[kingsman fest]

2.33. КолледжАУ. Кингсман - закрытая школа для детей аристократов. Пейринги на усмотрение автора.

@темы: 2 тур, выполнено, kingsmen, AU/crossover

Comments

[silverspoon]

анахронизмы косяками, сомнительные отсылки ими же, простите, простите т_т

исполнение 1, часть 1/1, ~1000 слов
Сквош по пятницам, Стрэнд по понедельникам, обход по коридорам с фонарем на длинной ручке – раз в четыре дня, иногда – чаще, если старосты всех групп патрулируют вместе. Спокойное предместье, тихая гавань, а для того, чтобы мальчишки не расслаблялись – указка в сжатом кулаке и хлопковое белье.

Учите азы.

Они учат.

Герундии ровной колонной высятся на листах – не то колонна солдат на параде, не то та, что поддерживает арочный свод на площади Восстания. Решиться на восстание невозможно, военная тактика, мистер Харт, это Одиссей, встающий на щит под стенами Трои, а потом пускающий свой шанс вернуться к семье на троянского коня, а не четверо юнцов, спускающихся из окна по стволу кипариса.

Вечный девятнадцатый век, словно вовсе не наступал двадцатый, время замерло в стазисе, не отдавая и секунды для жизни. Стазис, Персиваль. Застой. Нет, я не охарактеризовал бы этим словом Германию тридцать восьмого, садитесь, пожалуйста, два часа отработки после занятий.

Тридцать восьмой от них еще дальше, чем начало двадцать первого века. Голубая кровь и белая кость, вечные пограничники – держите свои традиции на грани между консерватизмом и кровосмешением, да-да. Античная литература по вторникам. А современная – последним уроком в пятницу, когда запах ранних яблонь вместе с солнцем колотится прямо в сверкающие чистотой окна.

Гарри – едва ли будущий рыцарь и честь короны, скорее коронованный бастард, но не потому он не может найти себе места за общим, скорее овальным, чем круглым столом (впрочем, он никогда и не был круглым, Персиваль, продолжайте учить азы). Словно Гарри единственный, кого неотступно царапает это желание, горькое, схватывающее дыхание, как первый в жизни бокал скотча – встать посреди шумного зала и закричать, что лучший фотограф из нынешних – Карл Ван Вехтен, да и тот умер, а вы когда-нибудь рождались, господа?

В классе живописи на стенах висят литографии времен французской революции. Преподаватель, поклонник скорее Гибера, чем Гегеля, смеется, называя само существование класса живописи «причудой Артура».

Чай по утрам, вечером – черный кофе, перекатывающийся выверенной горечью по языку, варить правильный кофе, господа, такое же искусство, как выбор правильного скотча… или правильного мартини. Персиваль открывает дверь после отбоя, в эту ночь очередь Гарри идти в обход, а значит, бояться им нечего, и некого, нетрезвым юнцам сам черт не страшен.

По-турецки на узкой койке, прислонившись затылком к стене, молчаливо уткнувшись в том то ли Юнга, то ли Юнгера – Мерлин. Вероятно, его пригласил Кей, авантюра в вашем духе, сэр. Да замолчи, Гарри, лучше выпей, вот что.

У Мерлина еще меньше шансов быть принятым за своего, чем у Гарри, безродной собаки, принятой по квоте; сквот – вот то самое слово, это сквот хиппи, а не вечеринка после отбоя, господа; да где вы видели хиппи, мистер Харт, на черно-белых фотографиях в утренних газетах?

Хочется чувствовать силу и юность, а получается только ощущать горлом несуществующее стеклянное крошево. Откроешь рот – стекло прошьет гортань, и прощайте, Гарри Харт, прощайте, Галахад.

В коридоре пахнет чем-то сладким. Не химический запах аэрозоля для стекол, или полироля, или пропитки для тонкого сукна их формы, но ошпаривающий ноздри, настоящий, травяной. Мерлин нервно ведет плечами, оглядываясь, и выкидывает что-то прямо в окно. За окнами луна серебрит кроны вековых деревьев, а у входа в парк, за которым начинается темнеющий вдалеке лес, – азалии и маки, покуда хватает глаз.

Бог весть, как Мерлин оказался ночью в комнате Персиваля, и Бог же ему судия. За дубовой дверью сдержанный шум, правильный мартини разливают в стаканчики для зубных щеток. Закрытая школа старательно пытается быть казармой, но сбоит на столовом серебре. Еще неотвратимый, критический, неизбежный сбой – Мерлин, его спина под тонким свитером, простые белые пуговицы на застегнутом под самое горло воротнике рубашки; застегнутый, застигнутый, словно олень в свете фар. Мерлин отворачивается. Сладкий запах плывет в воздухе, смешиваясь с запахом состава, которым по вечерам с широких рам стирают полупрозрачную пыль.

Если Гарри просто безроден, то беда Мерлина в том, что он – дитя последней сохранившей свою память семьи на всем континенте, дитя забитованного, забинтованного, забитого пробками и мексиканцами Нового Орлеана. Внимательный, безъязыкий, хмурый, дистантный, далекий от всего, что является костяком жизни для всех, кто вокруг. Джеймс приоткрывает дверь, пару мгновений хмуро глядя им в спины, а потом улыбается с каким-то непристойным намеком, от которого зуд поднимается от пальцев рук к костяшкам; Мерлин этого не видит. Он не считывает таких вещей вовсе.

– Харт, – он говорит, – Харт – как сердце?

– Скорее… – Гарри теряется, приходится взять паузу, коротко облизнуть губы, опереться ладонями о подоконник, хмуро глядя на собеседника, – как «олень». Учи азы.

Мерлин щурится, и свет ложится на стекла очков в тонкой оправе так, будто он и впрямь стоит ночью посреди опустевшей трассы, пыльного, богом забытого междугороднего перегона, и навстречу ему мчится грузовик.

– Дурацкое словечко, – он щелкает пальцами, мельком оскорбляя его с абсолютно серьезным непроницаемым выражением лица, – это могло бы быть «больно», или «жестко», но…

Незаконченная фраза повисает в воздухе еще одним непристойным намеком, и это чуть больше, чем достаточно для того, чтобы просто мельком пощекотать нервы.

Из-за дверей доносится смех, зато никакого звона, стаканчики для зубных щеток, в отличие от баварского хрусталя, к тому не располагают.

На подоконнике у локтя Мерлина все еще лежит книга – и это все-таки Юнг, не Юнгер. Гарри вспоминает, как когда-то на занятиях он пожимал плечами, говоря о Фрейде – не стоит доверять тому, кто так обошелся с Эдипом, сэр. Если, конечно, вы не фанат бессмысленной жестокости. Книжный червь. Гик. Эмоциональный диапазон на уровне больных синдромом Аспергера. Гарри потирает веки кончиками подрагивающих пальцев. Мерлин вообще не смотрит в его сторону.

За дверью кто-то все-таки негромко включает музыку. Даже не барочная опера – всего-то Аструд Жилберту. Странно думать, что они взрослеют, не успев вырасти. Страннее только понимать, что где-то за гранью ежедневной муштры и утренних пробежек грозит разразиться шторм, а десяток поэтов и писателей пытаются переписать патерик, где-то начинается холодная война, а где-то образуются новые горячие точки. Мерлин медленно поворачивает голову, глядя едва ли в глаза – скорее в переносицу, и хмурится, закусывая губу.

Утром и с гудящей головой приходится идти на занятия, Персиваль уходит, сказываясь больным, следом за ним отправляется в комнаты Джеймс, и под конец в классе живописи из всех участников ночной вечеринки остаются они двое – Гарри и Мерлин, Мерлин и Гарри. Мерлин раскладывает на цветовые схемы полотно Уотерхауса. Гарри быстро, в манере экспрессионистов, набрасывает соцветия полевых маков, впрочем, чем больше он всматривается в собственный беглый эскиз, тем больше ему кажется, что на холсте ничего нет.

Мерлин пожимает плечами, глядя на его работу, говоря, что все не так уж плохо, и Гарри не верит ему, но у него нет сил отказаться от принятия.

[Kyokka Suigetsu]

Какой необычный текст получился, поначалу воспринимается как поток сознания, в котором проступает начало красивой истории отношенийдружбы. Здорово

[moriko_amaya]

Это очень красиво получилось! Большое спасибо!

[silverspoon]

Боги, как вы потрясающе пишете. Пишите еще, все равно, что.

держите свои традиции на грани между консерватизмом и кровосмешением

аааа

[silverspoon]

прости, заказчик.
исполнение 2.

пять тысяч символов.

Они говорили, что образование определяет.
Что старики-преподаватели в закрытой частной школе, вроде Итона, но хуже, сделают твою жизнь лучше, что глупый курс истории аристократии спасет твой зад не единожды, что серебряная ложка - их единственный повод для гордости.

Ты родился таким, не пытайся ничего изменить.

Закрытые школы - квинтэссенция всех пороков Англии. Курево по вторникам, кислота в четверг, в три пополудни, после бутербродов в кафетерии и за два часа до обязательной пробежки вокруг особняка; частная школа - ваша жизнь, вырежьте на лбу, скулах, венах, голени, нарисуйте плакат и молитесь ему, только проснувшись, как Черчиллю или кубинским сигарам.

Записать в блокнот, вырвать страницу, поместить в рамку, повесив ее над умывальником - молиться перед и после еды, видеть в ней своего Бога, видеть Бога и истину в последней инстанции в преподах и старике-ректоре, который, походу, спятил еще с десяток лет назад.

Гарри - юноша семнадцати лет отроду, в рюкзаке и Гегель, и Юнг, и немного Брэдбери - всего понемногу, всестороннее просвещение.
Мерлин - юноша семнадцати лет отроду, родом из Ипсвича, бедный аристократический род времен еще самого Бастарда, что кичится не столько умственной составляющей, но скорее фактом, что когда-то они размахивали нормандскими мечами.
Мерлин терпеть не может Гегеля, терпеть не может Юнга, но носит с собой "Недовольство культурой" Фрейда и цитирует Жака Лакана.
Джеймс - поколение Гинсберга и Кизи, Джеймс готов спорить всегда и везде, поэтому у Джеймса мозоли на руках и отбитые пальцы рук. Молчи, Джеймс, говорить можно только, получив разрешение.

Частные школы хуже тюрьмы, в частных школах нет ничего соединяющего учеников кроме ежемесячных поездок в Лондон. Вот, посмотрите, это работы Маркса, а это одинокий алкоголик Гинсберг.
Вот, посмотрите, вы аристократы - те, кто будет цепляться за свое происхождение, когда нет подходящих слов.

Вот, посмотрите, Лондон и его душные комнатушки десять на десять - ваше будущее. Богато обставленный кабинет, не ваши сигары в верхнем ящике стола и дешевое виски в шкафу напротив окна, завешенного тяжелыми бордовыми портьерами.

Протест - то, благодаря чему вы окажетесь на помойке. Вопросы не задают. Частные школы - тюрьма, из которой никогда-никогда не выйти. Они как чертов осьминог, что тянет щупальца, тянет - вот, посмотри, я желаю причинить тебя так называемое добро, подходи, продайся.

***

Мерлин шотландец по матери.
Крепкие словечки по понедельникам, изысканный мат, который никто не разберет, пока во рту тлеет сигарета - по вторникам. В руках томик Эриха Фромма, "... ненависть, как и любовь, является безграничным поприщем".

Пить из горла отвратнейший виски, контрабандой привезенный то ли из Швейцарии, то ли из Бельгии, спорить со всеми до хрипоты - создай мир мыслей, тогда появится мир вещей.
Отхлебни, тогда появится мир вещей.

***

Первый раз, когда Джеймс целует Гарри, у того трясутся колени.

Мать то ли погибла, то ли была убита, снаружи беспокойно, но кому какое дело, когда частная школа - отдельный мир. Отрекись от матери и от отца, отрекись от родного дома, отрекись от самого себя - раскрывай череп, мы вкладываем туда истины, которые не должны подвергаться сомнению.

Открывай душу, готовься выбросить ее на помойку.

Функция языка не информировать, а вызывать представления, говорит Джеймс, приобнимая Гарри, целует его. Тот цепляется за лацканы темно-синего пиджака, обязательная форма - вы, мальчики, ничем не отличаетесь от других учеников, вы элита, которую мы выбрали для зомбирования, добро пожаловать в новый мир.

Любовь это акт веры, и кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви, говорит Гарри, отвечая на поцелуй, от которого все еще отдает дешевым пойлом и сигарами, втихаря выкуренными под окном ректорского кабинета.

Я верю, шепчет Джеймс, верю.


Первый раз, когда Гарри целует Мерлина, он не имеет в виду ничего такого. Сегодня четверг, кислотный день, выбросить все проблемы, выжечь на запястье птицу, чайку, подобрав ей имя, а потом выпотрошить ее и выбросить на помойку, куда перед этим выбросили и отца, и мать, и отчий дом.


Мерлин спрашивает, где же ему искать любовь.
Гарри, затягиваясь, отвечает, что можно попытаться на помойке.
Они дружно прыскают со смеху, а на следующий день сбегают в Ист-Энд и целый день бродят по свалке.


Когда Мерлин первый раз целует Джеймса, они сидят втроем: Гарри, Мерлин и Джеймс. Гарри уже практически спит, обняв подушку и уложив на коленях томик Канта, пока Джеймс лежит на коленях у Мерлина.
Они здесь втроем, не считая стен и бутылку отвратнейшего скотча, которую они стырили из кабинета препода литературы, который совершенно ничего не понимает в литературе.
Мерлин думает, что хотел бы быть Отелло, тот не умел промазывать.
Джеймс думает, что хотел бы быть Джордано Бруно - Джеймс до усрачки любит огонь, когда кровь в организме буквально вскипает от адреналина, а на ладони, которую подносишь к огню свечи, начинают вздуваться волдыри. Мерлин хочет надрать зад Джеймсу, но вместо этого вдвоем с Гарри оказываются на отработке. Естественно, убираться никто и не думал.

Мерлин целует Джеймса, у которого на губах табак и немного меда, Мерлин чувствует взрыв сверхновой у себя в голове.

Частные школы Англии - сборище всех ее пороков, совершенно отдельный мир.
Определенность существует лишь относительно прошлого; что же касается будущего, единственная определенность в нем - смерть.

Мерлин обязательно наверстает все, пока не умрет.
Мерлин подкладывает подушку под голову Джеймса, ложится между Гарри, от которого почему-то до сих пор несет мятой, и Джеймсом, обнимая обоих.

Мерлин закрывает глаза.
Он подумает об этом завтра.

[Котик]

Автор 1, ваш текст просто невероятный!

А современная – последним уроком в пятницу, когда запах ранних яблонь вместе с солнцем колотится прямо в сверкающие чистотой окна.

Закрытая школа старательно пытается быть казармой, но сбоит на столовом серебре

его спина под тонким свитером, простые белые пуговицы на застегнутом под самое горло воротнике рубашки; застегнутый, застигнутый, словно олень в свете фар.

Вообще очень много красивых и ёмких фраз.
Спасибо большое

[silverspoon]

Kyokka Suigetsu, положа руку на что-нибудь - айв трайд, я пытался в пейринг, но на намеках все и закончилось хд спасибо большое!

moriko_amaya, спасибо

silverspoon, беда, большая беда - я не могу замолчать так что куда я денусь, а вас позвольте обнять и утанцевать!

Котик, ааааа я вот полностью поддерживаю ваш последний смайл, правда, он сложно воплотим, учитывая то, что я умчался прыгать и танцевать. спасибо х3

а1

[silverspoon]

Этот тред заполонили потрясающие тексты.

[Йож во фраке]

...что это было вообще.
Из какой неведомой страны пришли эти тексты.
Что за неземное существо их пишет.
Как эти тексты не умирают от грубости нашего мира.
Это же магия.

[.Eiric.]

Авторы, вы оба прекрасны настолько, что сердце замирает.
Это невероятно.
Спасибо за то, что вы есть и пишите такое.

[кошка-монашка]

Из какой неведомой страны пришли эти тексты.

+ миллион
Оба текста невероятные! Спасибо, авторы!

[silverspoon]

вам спасибо, это сплошной тред добра и любви, очень радуюсь каждый раз < 3
всем добра в этом чате, отдельно добра второму автору, вы такой клевый.
а1

[jehan]

Автор 2, я не знаю, почему только сейчас дошла до вашего исполнения, но это - невозможно красиво-туманно-правильно, у меня даже слов нету, на самом деле, только какое-то невыразимое чувство внутри после прочтения, спасибо вам!

[silverspoon]

silverspoon, это вы тут самый клевенький.
нет, я бы даже распечатал ваш текст и повесил бы над кроватью, если бы мой принтер был мертвым опоссумом.
Йож во фраке, .Eiric., кошка-монашка, вот вообще-вообще не умею отвечать на комплименты - даже различать их не всегда умею - поэтому: спасибо-спасибо-спасибо, я почти почувствовал себя снежинкой с хреновым вестибулярным аппаратом.
jehan, where is your gun?, вы котик-котик-котик.
спасибо всем, автор дуо кончился как личность благодаря таким прекрасным отзывам.
дуо.

[silverspoon]

не был*.
здравствуйте, я автор дуо и у меня ручки не откуда надо растут.

[Йож во фраке]

*восторженно пронзает автора дуо*

[cripple]

Автор дуо, а скиньте маску, пожалуйста!

[altervakkert]

а скидываю.
и маску, и шляпу.

[cripple]

фердинанд., святые угодники, это вы. Я и прежде восхищалась, а теперь даже не знаю, куда бежать. Спасибо за этот текст

[Йож во фраке]

фердинанд., *восторженно пронзил и кланяется в ноги*